Над восточным горизонтом и правда затеплился слабый свет. Звезды потускнели, почти погасли.

– Я думаю, дитя Земли, нам потребуется очень много отваги. Но теперь будет проще, потому что мы вместе. Интересно, Учитель знает?

– Что?

– Что ты видела эхтра.

– Прого, я ничего не понимаю. Что такое эхтр?

Внезапно Прогиноскес материализовался снова, вскинул несколько крыльев и обхватил ее:

– Идем, малышок. Я отведу тебя во вчера и покажу.

– Как это ты можешь отвести меня во вчера?

– Ну не могу же я взять тебя в сегодня, глупенькая! Тебе пора завтракать, а твоя мама не любит, когда опаздывают. И кто знает, что нам придется сделать и куда отправиться, прежде чем наступит завтра? Идем. – И херувим крепче притиснул ее к себе.

Мег обнаружила, что смотрит прямо в один из его глаз: огромный янтарный кошачий глаз с черной чечевицей зрачка. Зрачок расширялся, затягивал, заманивал…

Мег притянуло к овалу зрачка, и она провалилась в него.

В кромешную тьму по ту сторону.

Потом она ощутила могучий пламенный ветер и поняла, что сама каким-то образом стала частью этого ветра.

Потом толчок – и вот уже Мег стоит на голой горной вершине и Прогиноскес моргает и подмигивает ей всеми своими глазами. Мег показалось, что она видит тот самый глаз, через который попала сюда… но она была не уверена.

Херувим вскинул огромное крыло и очертил небо над ними. Теплые розовые и сиреневые краски заката потускнели, погасли, потухли. Небо у горизонта окрасилось зеленым, постепенно переходящим в густой пурпурно-синий, сквозь который начали проглядывать звезды. Созвездия были совершенно незнакомые.

– Где мы? – спросила Мег.

– Не важно где. Смотри!

Она стояла рядом с ним, глядя на сияющие звезды. И тут раздался звук – звук выше всех звуков, за пределами звука, мощный, безмолвный, резкий, как раскат грома, заставивший Мег мучительно скривиться и зажать уши ладонями. И поперек неба, где звезды теснились так же густо, как на Млечном Пути, пролегла неровная трещина, линия пустоты.

Если во Вселенной такое творится – не важно, насколько далеко от Земли и Млечного Пути, – неудивительно, что ее папу вызывают то в Вашингтон, то в Брукхейвен!

– Прого, что это? Что произошло?

– Эхтры их аннулировали.

– Что сделали?

– Ликвидировали. Уничтожили. Погасили. Аннулировали, в общем.

Мег в ужасе уставилась на разрыв в небе, будто завороженная. Это было самое кошмарное, что она видела в своей жизни, – страшнее даже вчерашнего мистера Дженкинса-эхтра. Девочка жалась к херувиму, пряталась за его крыльями, глазами и клубами дыма, но все равно видела эту страшную трещину.

Это было невыносимо.

Мег зажмурилась, чтобы отгородиться от нее. Она старалась думать о чем-нибудь как можно более уютном, безопасном, здоровом, обыденном. Но о чем же? Обеденный стол у них дома; зима; окна задернуты красными занавесочками; за окном беззвучно валит снег – для снега рано, но путь будет, с ним уютнее; в камине трещат яблоневые дрова, Фортинбрас сладко посапывает на коврике; из магнитофона звучат «Планеты» Хольста… нет, «Планеты» не надо, не так уж это уютно… Мег мысленно переключилась на ужасную запись школьного оркестра – где-то там, среди этой какофонии, играли и Сэнди с Деннисом.

Все уже поужинали, Мег убирает со стола, собирается мыть посуду, вполуха прислушивается к разговору родителей, которые засиделись за кофе…

Сцена была настолько осязаемой, как будто Мег и впрямь очутилась дома, на кухне. Похоже, еще и Прогиноскес слегка подталкивал ее, помогая вспоминать.

Неужели она в самом деле так внимательно слушала родителей, пока стояла, подставляя тарелки под струю горячей воды? Голоса слышались так отчетливо, словно Мег действительно находилась в той же комнате. Наверное, папа упомянул то ужасное, которое только что показал ей Прогиноскес, особенно жуткое оттого, что оно не было чем-то, – именно оттого, что оно было ничем. Мег ясно слышала отцовский голос, спокойный и рассудительный.

Папа говорил маме:

– Нечто странное и безумное происходит не только в далеких галактиках. Безумие проникло и к нам сюда – так коварно, что мы почти не заметили этого. Но вспомни, что только ни творится в нашей родной стране – еще несколько лет назад мы и подумать не могли, что такое возможно!

Миссис Мёрри задумчиво перемешивала кофейную гущу на дне чашечки.

– Мне как-то не верится, хотя я и знаю, что все это происходит на самом деле. – Она огляделась, убедилась, что близнецов и Чарльза Уоллеса на кухне нет, а Мег шумно плещется в раковине, отмывая кастрюлю. – Десять лет назад мы и ключей-то от дома не держали. Сейчас мы запираем двери, когда куда-то уходим. А в городах иррациональное насилие еще хуже!

Мистер Мёрри рассеянно принялся записывать на скатерти какое-то уравнение. И миссис Мёрри в кои-то веки даже внимания не обратила.

Он сказал:

– Они не застали времен, когда можно было пить дождевую воду, потому что она была чистой, когда можно было есть снег, купаться в любой реке, в любом ручье. В последний раз, когда я ехал домой из Вашингтона, на дорогах были такие пробки, что на лошади я доехал бы скорее. Над дорогой висели огромные знаки «Ограничение скорости – шестьдесят пять миль в час», а мы ползли не больше двадцати.

– А мы с ребятами три часа ждали тебя к ужину и в конце концов сели за стол без тебя, делая вид, будто совсем не беспокоимся, не попал ли ты в аварию, – с горечью добавила миссис Мёрри. – Вот до чего мы дошли – на вершине цивилизации, в разумно устроенном демократическом государстве. А на прошлой неделе четверых десятилетних детей поймали на том, что они торговали тяжелыми наркотиками в школе, откуда наш шестилетний сын то и дело возвращается с подбитым глазом и расквашенным носом… – Тут она вдруг заметила уравнение на скатерти, растянувшееся уже на полстола. – Ты что делаешь?

– Знаешь, у меня такое ощущение, что существует какая-то связь между твоими открытиями о влиянии фарандол на митохондрии и этим необъяснимым космическим феноменом.

Его карандаш дописал дробь, несколько греческих букв и возвел это все в квадрат.

– Мои открытия выглядят довольно неприятно, – вполголоса сказала миссис Мёрри.

– Я знаю.

– Я выделила фарандолы потому, что помимо загрязнения воздуха должна быть еще какая-то причина роста уровня смертности от респираторных заболеваний и этой так называемой эпидемии гриппа. Микросонароскопия впервые навела меня на мысль, что… – Она осеклась и посмотрела на мужа. – Тот же самый звук, да? Этот странный «вопль» страдающих митохондрий и «вопль» из далеких галактик, перехваченный новейшим параболоидоскопом, – между ними есть некое ужасающее сходство. Мне это не нравится. Мне не нравится, что мы даже не видим, что происходит у нас на заднем дворе. Мир настолько отупел от бесчестья и насилия, что люди принимают это как должное. Нам нужно увидеть огромную, впечатляющую трещину в небе, прежде чем мы наконец-то начнем принимать опасность всерьез. А мне нужно было смертельно обеспокоиться здоровьем нашего младшего сына, чтобы начать воспринимать фарандолы не только как предмет отстраненного научного исследования.